— Поселок, в котором вы родились, в 60‑х годах оказался на дне Братского моря. Школу окончили в Ангарске Иркутской области, а каким образом попали в Якутию?
— Действительно, до 16 лет я жил в Ангарске. Мама некоторое время была библиотекарем, но большую часть жизни посвятила нам, трем детям. Мы ей очень благодарны за это. Она никого особо не баловала, но каждому уделяла внимание. В семье царила камерная, дружелюбная, основанная на уважении друг к другу атмосфера, никто никогда не повышал голос.
Отец работал завучем в музыкальной школе, а когда я заканчивал десятый класс, его пригласили директором музыкальной школы в поселок Черский Нижнеколымского района Якутии. Под его руководством она даже заняла первое место среди аналогичных учебных заведений.
— Родители заставляли заниматься музыкой?
— Конечно, как это обычно принято, ставили часы, и мы, жульничая, подводили стрелки, чтобы быстрее встать из-за фортепиано и бежать на улицу.
— Какой момент в жизни стал поворотным, когда вы по-настоящему начали дружить с музыкой?
— К сожалению, в детстве этого не случилось. У меня было пять наставников, и все относились ко мне без оптимизма. Папа никогда не пользовался своим положением, хотя мог бы отдать меня лучшему педагогу. На меня сразу навесили ярлык «ленивый». Совершенно по-новому я начал относиться к музыке, лишь когда окончил музыкальную школу и восьмой год, уже неофициально, занимался у преподавателя, приехавшего в Ангарск из Новосибирской консерватории. Она великолепно играла, и у меня открылись глаза, мне вдруг стало интересно слушать Баха, я был готов попробовать что-то иное, свое.
— Тогда вы впервые начали сочинять?
— С этим связан страшный и важный этап в моей судьбе.
В нашей общеобразовательной школе работала завуч Галина Евгеньевна, которая очень хорошо, по-дружески ко мне относилась, я испытывал к ней огромное уважение. Случилась беда, она попала в аварию и погибла. Ее смерть потрясла меня. Это был последний школьный год, мне надо заканчивать десятый класс. Папа, мой самый большой друг, уже уехал на Север, а мы еще оставались в Ангарске.
Тут надо отметить, что директор школы Анна Сергеевна была полной противоположностью Галине Евгеньевне — маленьким диктатором: постоянно находила причину, чтобы кого-то наказать, на кого-то немного повысить голос, приказать. Но я благодарен ей, потому что она на самом деле спасла мне жизнь.
Глубоко переживая гибель Галины Евгеньевны, я нарисовал ее портрет. Все время думал о ней, вспоминал, мне каждый день снились необычные, жуткие сны. Появились галлюцинации, в том числе и слуховые. Создавалось впечатление, что одной ногой я стою в каком-то другом мире.
Затем внутренний голос начал говорить: «Ты должен играть для нее и импровизировать». Никогда этого не делал и, как мне кажется, не был готов. Однако шел в музыкальную школу, спускался в большой концертный зал, расположенный ниже первого этажа. На сцене стояли два рояля. Выключатель находился там же. Чтобы зажечь свет, нужно было пройти несколько метров в полной темноте.
Проделав этот путь, я садился за инструмент и начинал играть. Пюпитр всегда ставил таким образом, чтобы, как в зеркало, наблюдать происходящее за спиной. Играл и боковым зрением не то что видел, ощущал, как Галина Евгеньевна заходит в зрительный зал, где свет всегда приглушен, и некоторое время стоит там. У нее вопросительный взгляд, голова чуть наклонена. Потом она медленно поднимается на сцену. Были такие моменты, что я видел локоны ее волос, чувствовал на шее дыхание.
Все это время испытывал смешанные чувства, уговаривая себя не паниковать: «Она не сделает мне ничего плохого, ведь мы друзья». Когда наступало время идти домой, опускал крышку рояля, выключал свет и шел к двери. Это были самые тяжелые минуты.
Сейчас мы знаем об экстрасенсах, шаманах, а тогда… Вероятно, мне нужно было просто сходить в церковь, поставить свечку, совершить какой-то поминальный обряд, но никто не подсказал и, живя с этими проблемами, я довел себя до такого состояния, что в какой-то момент нашел глупейший выход, решив отравиться.
Не помню, как учился, точно не уверен даже во времени, сколько это тянулось — три или пять месяцев, я буквально выпал из действительности, существуя в каких-то иллюзиях. Но зато, как это ни странно, вдруг начал импровизировать, понял, что могу это делать. Даже первый раз рискнул принародно в школе сыграть что-то свое. Это было удивительно.
То есть за любой дар надо платить. Цена — жизнь, с которой я чуть было не расстался.
— А при чем тут Анна Сергеевна?
— У этой истории есть продолжение. Наступил последний день — день моего спасения. Иду из школьной раздевалки, под мышкой набитая учебниками папка со сломанным замком. На голове симпатичная, модная тогда кроличья шапка. А тут Анна Сергеевна, как всегда вместе с пионерами, следит за порядком. Реакция у нее молниеносная: она сдергивает с меня шапку, нечаянно ударив по голове, и бросает ее мне за спину. Я потрясен: как этот человек не понимает, что делает, я и так уже прощаюсь с жизнью, для меня очень непросто было прийти к такому решению, а тут еще такое нахальство.
При этом, когда меня принимали в комсомол, мне дали самую короткую, какую можно было придумать, характеристику — «золотой».
Далее все разворачивается стремительно. Анна Сергеевна какое-то время удерживает меня руками, упираясь в грудь, затем все-таки позволяет выйти в вестибюль. Шапка у меня в руке. Кладу папку на скамейку, надеваю шапку. Вдруг опять подлетает директриса, но в этот раз я уже хватаю шапку руками, она дергает и отрывает у нее ухо. Вместе с этим ухом лопается мой душевный нарыв. Больше не в состоянии контролировать себя, с размаху, как дискобол, швыряю папку в директрису. Она уворачивается. Портфель попадает в батарею. Книги и тетради вылетают. Потом рассказывали, что собралась толпа учеников, которые при этом подзуживали: «Дай ей», но я уже никого не видел.
В голове мелькает картинка, как из фильма: взять директрису за предплечья, приподнять на свой уровень, отнести к стене и стукнуть об нее. Сил хватило только, чтобы картинно оторвать ее от пола. И тут слышу прямо в ухо: «Витя, Витюша». Это была учительница, которая тоже очень хорошо ко мне относилась. В сознании возникла ассоциация с Галиной Евгеньевной, будто это она окликала меня. Я словно проснулся. И только в этот момент увидел, как много людей вокруг. Почувствовал, что меня спровоцировали, дикую обиду. Бросив шапку и портфель, который ребята успели собрать, ушел домой, решив, что никогда больше не приду в школу.
На мое счастье дома оказался старший брат, который служил в армии и именно в этот день пришел в увольнительную. Я как сумел все ему рассказал…
После мы с Анной Сергеевной взаимно извинились. Все галлюцинации прошли, а импровизации остались.
— И все-таки, как вы оказались в Якутске?
— Ехал в Черский и, будучи проездом в Якутске, решил воспользоваться моментом и попробовать поступить в музыкальное училище. У меня была своя программа, но брать меня никто особенно не хотел, говорили, что руки «не музыкальные». Девчонки, видимо ученицы Майи Ивановны Ивановой, агитировали проситься к ней.
Первое впечатление — красивая, эффектная женщина. Она стояла у окошка, курила и показалась мне невероятно суровой. На самом деле Майя Ивановна великолепный педагог, выпускница Московской государственной консерватории, одна из столичных газет назвала ее «якутским алмазом». Со дня встречи она стала моим другом на всю жизнь, поддерживающим в самые трудные периоды жизни, буквально как мама. И не только моим, у нее находилось время для каждого ученика. Мы даже репетировали у нее дома, пока она была на работе.
Однажды мы вместе с Майей Ивановной смотрели телевизор, и я, к тому времени побывавший, наверное, всего в двух-трех городах, произнес вслух: «Мне кажется, что Москвы вообще нет». Она говорит: «Хочешь, мы в ноябре поедем туда, я покажу тебе Московскую консерваторию?» И, действительно, сделала это. Прямо из аэропорта мы отправились на Красную площадь. Потом побывали в консерватории, увидели огромное количество именитых музыкантов, ходили на концерты, консультировались у известных педагогов. Это произвело на меня невероятное впечатление. И когда Майя Ивановна сказала: «Вот, Витя, ты будешь здесь учиться», я подумал, что такое в принципе невозможно.
Но она разожгла во мне огонь. Вернувшись в Якутск, я занимался на пианино буквально все свободное время, по десять и больше часов. И всегда жалел, что надо спать, ждал утра, чтобы вновь усесться за инструмент.
— И в 21 год победили на конкурсе пианистов Сибири.
— Удивительно, что, выступая у себя в училище, всегда страшно волновался, а тут, в большом зале, ни капли страха. Когда играл одну из моих пьес фортепианной сюиты «Basso — Ostinato», в инструменте вдруг лопнула струна, да так, что чуть не ударила меня по лицу. От неожиданности я остановился. В зале воцарилась тишина. Майя Ивановна спрашивает: «Витя, что случилось?» Отвечаю: «Лопнула струна». Зал взорвался мощными аплодисментами. Подвинули на середину другой рояль, я переиграл сюиту и сразу оказался в лидерах. В следующих турах исполнял Шестую рапсодию Листа и Первый концерт Чайковского. Такие сложные вещи надо играть безупречно, если хорошо, то это уже недостаток. Публика долго меня не отпускала со сцены.
— Первое место в конкурсе дало возможность поступить в консерваторию?
— Отчасти у меня появилась уверенность в себе, и на выпускном экзамене в училище половину программы играл соло, а половину с оркестром.
Потом был период поступления в Московскую консерваторию. Прилетев в Домодедово, мы с Майей Ивановной умудрились оставить в такси чемодан. Чувствуя вину, я сказал себе: «Если он не отыщется, не поступлю в консерваторию». Автомобиль с чемоданом нашелся.
Начались экзамены. Чтобы было понятно, кто поступал, скажу, что на нашем курсе оказались лауреаты премии конкурса Чайковского Этери Энджепаридзе и Андрей Гаврилов, ныне мировая звезда Михаил Плетнев и другие очень серьезные ребята.
Мою фамилию среди поступивших искала Майя Ивановна. Не веря своим глазам, она своим крошечным пальчиком несколько раз проводила по списку, переспрашивая стоящих рядом: «Скажите, здесь есть Климин?»
Учеба в консерватории — потрясающе интересный период жизни. Моим педагогом по классу фортепиано была ученица Генриха Нейгауза, заслуженная артистка России, профессор Маргарита Федорова. А уроки Арама Хачатуряна, человека, написавшего балет «Спартак» с божественной музыкой, несколько раз начинались с его просьбы: «Виктор, сыграй для души «Basso — Ostinato». Естественно, если сам Хачатурян просит сыграть мою сюиту, это вселяет надежду, что ты неплохой композитор.
На госэкзамене получил пятерку. Играл 65‑й опус Скрябина, и, когда обсуждали мою программу, наш завкафедрой Евгений Малинин, не единожды возглавлявший жюри конкурса Чайковского, сказал, что абсолютно не уверен, сможет ли кто-нибудь сыграть его лучше, чем Климин.
— Параллельно с учебой вы начали работать в оркестре эстрадной и симфонической музыки Центрального телевидения под управлением Александра Михайлова.
— Именно так. А еще служил в армии, в ЦСКА, аккомпанировал на выступлениях нашим гимнастам, олимпийским чемпионам. Объездил вместе с ними практически весь Советский Союз.
Оркестр — это записи на радио и телевидении со звездами советской и зарубежной эстрады, гастроли. Пробовал писать песни, но все время казалось, что они что-то напоминают. Сейчас знаю, нужно не бояться, смело идти, как тебя ведет душа, потому что в любой песне всегда можно найти похожесть. В то же время сложные вещи получались легко и просто.
— Почему же после Москвы вернулись в Якутск?
— Банальнейшая ситуация, я женился, и у нас родилась доченька Майюшка. В оркестре я получал 190 рублей в месяц. Столько стоила простенькая курточка из кожзаменителя. Работая преподавателем в училище, стал зарабатывать раза в три больше, хватало даже на поездки всей семьей в отпуск. Но жизнь на два города закончилась разводом.
— Как понимаю, хорошая зарплата — не главное, и в конце концов вам надоели неустроенный быт, жизнь в общежитии, и вы приняли решение кардинально все изменить?
— Мне нечего было терять, искренне жалел лишь об одном, что оставляю в Якутске, где проработал одиннадцать лет, своих студентов. В аэропорту Нью-Йорка я приземлился в свой сороковой день рождения со 150 долларами в кармане. На следующий день поехал на Брайтон-Бич, заглянул в кафе, в котором выступал известный в тот период в России эстрадный певец Вадим Муллерман, еще несколько ресторанчиков, но быстро понял, что мой рояль сюда категорически не вписывается.
Тогда, положив в карман записку с парой фраз на английском языке, что-то типа «я пианист, разрешите мне сыграть на вашем инструменте», отправился в центр Манхэттена. На углу Шестой авеню зашел в итальянский ресторан, увидев через окно рояль. В полдень зал был практически пуст. За одним из столиков сидел седовласый мафиозного вида человек. После того как я сыграл этюды Скрябина и «Кампанеллу», он через выступившего переводчиком албанца, который, не зная русского, напел несколько нот, попросил исполнить музыку из «Крестного отца». Сделал я это от души, на разрыв, что мгновенно решило мою судьбу. Прослезившийся итальянец вручил мне сто долларов и позвал хозяина, сказав, что будет следить «за судьбой этого русского парня, который должен быть при работе, одет и сыт». Мне тут же написали расписание выступлений на каждый день.
Через какое-то время у меня появилось огромное количество поклонников, в том числе Алан — сын знаменитого американского композитора Джорджа Грешвина. Некоторые стали моими друзьями, одна из них — профессиональный политик, хозяйка ресторана «Penny father» Энжела Бун возила меня на концерты, пыталась устроить мою судьбу, знакомила с разными богатыми женщинами, потому что срок туристической визы истекал и я вот-вот должен был потерять легальный статус.
— Ей это удалось?
— Однажды в ресторан пришла знакомая Энжелы — Пола с подругой. Она сидела вдалеке за столиком, и я обратил внимание, что она утерла слезу. Меня это вдохновило, чтобы сыграть что-то еще более трогательное. Вскоре мы поженились. Она невероятно красивая женщина, фотомодель, актриса, певица. Пока мы были вместе, я откликнулся на предложение одного из посетителей — дирижера, имевшего свой оркестр, и сыграл в потрясающем зале Alice Tully Hall Линкольн Центра 4‑й концерт Антона Рубинштейна в собственной обработке. Другой дирижер из Бостона и фирма «Yamaha claviers piano» пригласили записать диски. Но Пола оказалась отчаянно ревнивой, она все брала под свой контроль и отправляла мои контракты в мусорное ведро. Нам пришлось расстаться.
К тому времени я неплохо зарабатывал и даже смог исполнить папину мечту, издал книжку его коротких смешных рассказов, которые он публиковал в разных газетах. Их язык чем-то напоминает шукшинский стиль, такой же простой и теплый. От имени папы сделал посвящение его любимой Капулечке, так он называл нашу маму. Отослал книжки ей, родным, друзьям и знакомым.
Выступал не только в Нью-Йорке, несколько раз ездил в Форт Лаутер Дел в район Бермудского треугольника, где погибли шесть военных самолетов, в Канаду с монреальским камерным оркестром, в Филадельфию и так далее.
— Расскажите о своих учениках.
— Среди них есть действительно очень талантливые ребята. Например, малыши 8–9 лет играют «Кампанеллу», «Патетическую сонату», огромное количество таких вещей, как «Полет шмеля», правда в моей обработке, чуть приспособленных для детской руки. Есть два лидирующих парня, которые всегда производят большое впечатление на концертах. У одной из учениц — очень хорошей пианистки Сюзанн обнаружился оперный голос, мы начали его развивать, в последний раз я аккомпанировал ей на национальном конкурсе вокалистов, и она заняла первое место. Хотя порой даже больше радуешься тому, что какой-то средний ученик вдруг очень хорошо себя показал.
— А самому вам для какой аудитории нравится играть?
— Конечно, для человека, который чувствует музыку, у которого я нахожу отклик в душе. Если я вижу это, то буду играть сколько хочешь, могу импровизировать, меня это вдохновляет. Мне жаль людей, у которых закрыто сердце.
Был такой случай. Знакомые или друзья частенько просят меня встретить ребенка, приехавшего по специальной студенческой программе в Америку. Как-то раз пришлось на несколько дней приютить молодого человека из Новосибирска. В это время я занимался «Созвездием Марии» и прямо при этом мальчике сочинил «Лунный вальс» для сцены лейтенанта Овцына и княгини Долгорукой, невероятно трогательную мелодию, которая, к сожалению, не вошла в спектакль. И когда доиграл до конца, смотрю, парень под два метра ростом плачет.
— В музыке к спектаклю, который первые зрители увидели в Гостином Дворе во время Дней Якутии в Москве, столько страсти и чувственности, она вся состоит из образов — вкуса, цвета, пространства, времени, ее отличают искренность и проникновенность. Расскажите, как над ней работалось?
— Когда спектакль закончился, меня поразила реакция публики, многие подходили, брали автограф и говорили, что она ностальгическая.
Все герои пьесы Владимира Федорова — реальные люди, и у меня порой было ощущение присутствия души кого-то из тех, о ком я в этот момент думал, для кого сочинял музыку. Они все время были со мной, я чувствовал, когда они довольны, а когда нет, переживал за них, меня волновали и трогали перипетии их судеб, поэтому мелодии возникали сами.
В спектакле, поставленном Андреем Саввичем, в исполнении главной героини Марии Прончищевой звучит песня «А ты, где ты?». Музыка пришла мне в голову целиком, вся сразу, за двадцать минут до выступления на одном из юбилейных вечеров Майи Ивановны, когда я готовился играть для нее Шестую рапсодию Листа. Сентиментальная, простенькая, но люди, сидевшие в зале, прослезились. Тогда я назвал ее «Посвящение», в СD-диске она записана как «Тenderness» (нежность), но ни одной ноты с тех пор в ней не поменял.
Происходили и очень любопытные вещи. Днем у меня работа, начиная с двух часов уже занят с учениками, домой прихожу не раньше девяти вечера, поэтому для сочинений оставалась лишь ночь. Я надевал наушники, садился за электронный инструмент.
У меня примерно 150 русских телеканалов, и помню, как около четырех утра, сделал передышку, включил телевизор, а там идет фильм «Беринг и его друзья». Такое просто не могло произойти случайно, я пишу музыку для этих людей, и мне показывают фильм о них. Но, к примеру, там в сцене шута использованы беднейшие, неинтересные средства, видимо, кто-то хотел создать стилизацию музыки того времени. Сочиняя для этого персонажа, я постарался довольно точно передать его бесшабашность, нахальство, даже что-то неприличное, как будто матерки могли проскальзывать или непристойные движения. Там не должно быть слов. В спектакле же музыка в сцене шута и шутихи показана совсем чуть-чуть.
— Он ведь задумывался как мюзикл, но получился музыкально-драматическим, поэтому и вошло не все.
— Да, по большому счету выпало штук восемь музыкальных номеров. Надеюсь, что еще поработаю над мюзиклом, если у нас будет такая возможность.Тем не менее то, что сделал Андрей Борисов, действительно здорово, и комплименты в его адрес, вне всяких сомнений, заслуженные. Взять хотя бы сцену смерти Беринга, где звучит тема реквиема, когда тело командора остается среди друзей, а душа поднимается по лестнице наверх.
И, конечно, я признателен педагогу по вокалу Татьяне Кутугутовой, она была сердцем этого спектакля, собирала хоры, подбирала голоса, под ее руководством записывалась музыка.
Все очень удачно сложилось — богатый исторический материал и авторский текст, музыка и режиссура, игра актеров и патриотическая идея.
Работая над спектаклем, я знал, что он важен как благодарность незаслуженно забытым первопроходцам Арктики — Берингу, Прончищеву, Челюскину, Ласиниусу, Овцыну — созвездию Марии, которое навечно останется в истории человечества.
В начале апреля Виктору Климину исполняется 60 лет. Он написал музыку к нескольким спектаклям Русского театра и, будучи преподавателем Якутского музыкального училища им. М. Н. Жиркова, воспитал десятки учеников, ставших хорошими музыкантами. И было бы замечательно, если бы Министерство культуры и духовного развития РС(Я) нашло возможность пригласить его в республику, чтобы он своими глазами увидел «Созвездие Марии» на сцене театра.