Отрывок из повести
Все-таки они кочуют, бедолаги… С чувством смешанной нежности и сочувствия я говорю о бабке Сэлэнгэ, ее старике Олломоне, сыне Томмоо, собаках Качикане и Атаки , и всех тридцати их оленях. Любой горожанин при виде таких «духов леса», всю жизнь безвылазно живущих в тайге, промышляя охотой, наверняка воскликнет: «Эх, бедолаги!»
«Мот, мот, мот!» — Сэлэнгэ, заметив впереди колдобину, просит оленей быть осторожней. Тогда животные, несущие тяжелые тороки, будто опомнясь, начинают ступать плавно и мягко. Если тропа виляет меж деревьев, остерегающий голос старушки звучит по-другому, и олени это понимают сразу. По старинному кочевому обычаю старик Олломон едет впереди верхом на личном верховом олене, ведя за собой караван из десятка груженных поклажей оленей.
Прошло лишь два дня, как выпал первый снег. Таявший до этого на следующий день, на сей раз он, кажется, лег надолго. Впрочем, погода стоит холодная. Едущий во главе каравана старик Олломон видит на нетронутой пороше следы птиц и зверей и сияет от радости. Ему кажется, что добычи нынче будет много.
Замыкая караван, отстав от всех так, чтобы только совсем не терять их из виду, едет Томмоо. Его резвый ездовой олень со звучной кличкой Карат, словно понимая это, идет, гордо вскидывая голову. Если какой-нибудь шаловливый олень выбивается из строя и норовит отклониться от пути, по которому следуют путники, Карат быстро догоняет его и оттесняет на прежнее место. На строптивых молодых оленей, пытающихся отбиться от каравана, Карат наступает, грозно выставив могучие рога. Ударит — мало не покажется.
Кочевье — для лесных людей самое важное дело со своими неписаными правилами. Здесь каждый знает, что делать. Люди громко не кричат, собаки без повода не лают, олени идут ровно.
Они все знают, как долго сегодня придется идти и до какого места протянется их путь. Видно, что любой из них бережет силы и потому идет, отсчитывая каждое движение. Бедолаги… Нынче им предстоит к ночи добраться до истока речки Элэгдэ, что впадает в Буотаму.
* * *
Гора на том берегу Буотамы словно надвигается на путников: с каждым их шагом ее скалы будто становятся выше, а первый снег, выпавший на склоны, так и сияет ослепительной белизной. Тропка, еле видная меж деревьев, вдруг стала шире. Деревья, что преградили им путь, внезапно расступились, полумрак от их крон рассеялся, и люди узрели просторный берег Буотамы. Путникам, собакам и оленям сразу стало веселее.
Качикан с Атаки принялись кувыркаться на снежной целине. Оленята, бодаясь рожками, запрыгали по пустынному берегу. Груженые олени начали потряхивать боками, мечтая сбросить тюки. Томмоо сноровисто освободил их от поклажи, разнуздал и отпустил на волю. Склоны гор Буотамы, поросшие ягелем, огласились звоном бубенчиков и хорканьем оленей.
Из трубы маленькой избушки, стоящей на высоком берегу реки, к небу потянулся дым, радостные голоса охотников взбодрили местных духов.
* * *
Вот так старик Олломон со старухой Сэлэнгэ и сыном Томмоо пришли на свое охотничье угодье. Летовали они в деревне Соннох. Там живет их единственная дочь Уйгу, вышедшая замуж за якута. У них много детей. Возясь с внучатами, старуха не заметила, как пролетело лето. Старик на радость дочке отремонтировал ее дом, чем несказанно был доволен и сам. Он даже забыл, что собирался подлечиться. А Томмоо до поздней осени не показывался на глаза родным — с бригадой косарей пропадал на широченных островах реки Лены.
После долгой разлуки вернувшись на родную Буотаму, они теперь ведут теплую беседу. Завтра они проснутся совсем другими. Достанут из лабаза легкую зимнюю одежду. Затхлый дух деревенского жилища, пропитавший их, выветрится. Привезенные припасы скоро кончатся. Взамен на столе появятся большие куски отварного мяса, поджаренные целиком у костра рыбины, глухари, тетерева и лепешки, испеченные старухой Сэлэнгэ на жару железной печки.
— О, как хороша наша родина! В деревне я будто задыхаюсь. Сподобилась-таки вернуться сюда живой, — приговаривает мать, счастливо оглядывая семью. Старик и сын, усмехаясь, пьют горячий чай.
До самого заката в крошечной избушке, притулившейся у подножия Буотамских гор под сенью громадных лиственниц, устремленных в небо, длился искренний разговор членов славной семьи, в чьих сердцах жила светлая душа этого величественного края. Казалось, небо и земля внимали чистым речам детей природы, плоть от плоти которой они были.
* * *
Утром на земле уже лежал снег толщиной в пядь. Ветви деревьев поникли под тяжестью снега. Они бы обломились и попадали вниз, если б не было еще тепло. Богатая тайга стояла, накинув толстый белый покров. В такое утро охотникам полагается хватать удачу за хвост. Следы зверья и птиц, оставленные на снежной целине, читаются, как письмена. И ведут они себя в такую погоду вяло, неторопливо. Но Томмоо с отцом сегодня не выйдут на тропу охоты. Ведя на поводу упряжных оленей, они пойдут к своему пури . Там они достанут свои турку . Если те будут невредимы, запрягут оленей, погрузят на сани одежду, оружие, запасы провианта и доставят домой. Исполненные ликования, старик Олломон с Томмоо приблизились к пури…
…Они сразу поняли, что пури посетили гости. Оставленные весной вещи: одеяла и матрасы, посуда, утварь — валялись на земле, промокли и пришли в негодность. Увидев это, старик, несмотря на свои восемь десятков лет, ловко, как горностай, перелетая через две-три лестничные перекладины, оказался на четырехметровой высоте. Глянув в распахнутую дверь, он увидел, что пури разграблен и в нем не осталось ни меховой одежды, ни оружия.
Грудь Олломона сжалась, словно от выстрела в сердце. Его душа пылала. Он напрочь забыл о лестнице и, белкой слетев с высоты, принялся бегать взад-вперед, не зная, что делать. А Томмоо стоял, будто оглушенный.
Когда первый гнев поутих, старик без сил рухнул на бревно, лежавшее рядом.
В этой тайге ни старик Олломон, ни и его сын Томмоо ничего не страшились. Они были готовы встретить любую стужу и зной, пургу и ливень, голод и жажду как должное. Бывало, хищник отнимал у них всю добычу. Но таков был суровый уклад природы. А теперь они сидели, без сил понурив головы, совершенно уничтоженные и униженные. Бедняги…
Мать Сэлэнгэ меж тем в избушке ждала своих мужчин, которые должны были привезти вещи на упряжке. Но увидела она мужа с сыном плетущимися пешком. Ее сердце дрогнуло. Она стояла у входа, покуда мужчины не подошли к домику. Поняв, что случилось нечто ужасное, Сэлэнгэ молчала. Все трое тихо вошли внутрь. Бормоча себе под нос, старуха начала кормить огонь хлебом с маслом.
— Все украли, — произнес старик. — Не оставили ни дох, ни шапок, ни припасов, ружья тоже все забрали.
— Как? Здесь же никого вроде нет?
— Люди на танкетке…
— Нужда в дороге застигла, вот и взяли на время. Может, вернут…
— Такие вряд ли вернут. Сушеное мясо высыпали на землю, а узорчатый туес взяли себе. Медный чайник и котел надели на пеньки и обстреляли из карабина. Видать, проверяли, метко ли стреляет находка. Нехорошие люди явились сюда. Где бы ни сделали привал, везде валяются пустые бутылки и остатки пищи. Теперь нам несдобровать…
— Еще захотят отнять оленей и поубивают всех нас! Надо бежать сейчас же, — сказала старушка Сэлэнгэ. Но поняв, что осталась без теплой одежды, замолкла.
Охотники всю ночь не спали — обсуждали беду. Старик Олломон дожил до этих лет, но ни разу не видел в здешних краях вездеходов. А Томмоо, оказывается, слышал, что тут начинается строительство железной дороги и строители на танкетках уже вовсю катаются по тайге и охотятся.
Подумали, что пури надо строить далеко в лесной чаще. Однако это было неправильно. Исстари эвенки ставили лабаз так, чтобы его заметил путник, застигнутый бедой. На обочине дороги, на самом видном месте. То был обычай предков, не раз спасавший людям жизнь. Вспомнив, что эвенкийский пури издревле полон меховой одежды, сушеного мяса и рыбы, им становилось легче. Пури эвенка — как дом доброго Байаная. Тот, кто выжил благодаря запасам пури, должен в знак признательности восполнить то, что взял.
Наутро старик со старухой объявили свое решение.
— Томмоо, ты молодой, возвращайся в Соннох, сообщи о случившемся начальству и милиции. Мы уже не сможем вернуться обратно. Мы старые, пусть убивают. Бог есть, наверное, он все видит. Подождем тебя здесь, дней через десять ты же вернешься наверняка?
* * *
Томмоо запряг четырех оленей, приторочил одного как запасного и в сопровождении двух собак поехал в Соннох. Через три дня он прибудет на место, найдет человека с машиной и попросит подкинуть до райцентра. Если проведет там два дня, всего получится пять суток. Туда и обратно — десять дней. Он и думать боится о том, каково сейчас его родителям, оставленным без ружья и зимней одежды.