(Окончание. Начало в №84
от 28 июля 2016 г.)
Мы оставили участников геодезической экспедиции на Патомское нагорье возле лабаза, разоренного медведем. Им пришлось спешно собирать все, что уцелело, и, исполнив особый ритуал, покинуть дурное место. Позади необычная встреча на прииске Хомолхо, работа на заснеженном перевале, срывающиеся из-под ног камни, туманы Млечного пути, таинственные голоса гор…

В тот год объект моих работ располагался на Патомском нагорье, на водоразделе Большого Патома и Чары. Началом пути был прииск Перевоз. Там наш отряд уже ждали арендованные олени и семья оленеводов Кульбертиновых – Пётр и Августа с двумя детьми.

Лидия Васильевна Есикова родилась в Чулымском районе Новосибирской области. В 1957 году окончила Новосибирский институт инженеров геодезии, аэрофотосъёмки и картографии по специальности «астрономическая геодезия». С трудностями экспедиционных работ столкнулась уже на производственной практике, выполняя геодезические работы в зоне затопления Братской ГЭС.
После окончания института получила распределение в Якутию, где проработала 37 лет, обеспечивая геодезическими данными геологические и инженерные изыскания на всей территории республики. Сейчас живет в Новосибирске.
В ее рассказах отражены трудности экспедиционной работы, нетронутая цивилизацией природа, её дикая красота, характеры людей, с которыми автору довелось трудиться.

Одеяло
— Это чье одеяло? Больничное? — спрашивает молодой фельдшер Петя, стоя у двери.
В суматохе до него никому дела нет: медсестры собирают вещи больной, врач спешно заполняет ее медицинскую карту. О том, что санрейс уже приземлился и ждет их, сообщили недавно.
— Вот ее направление. Доставишь пациентку в туберкулезный диспансер, — врач Клавдия Ивановна протягивает парню бумагу. — Давай спеши! Не дай Бог, самолет улетит! Нет, чтоб пораньше известить!
Засунув бумагу во внутренний карман пальто, паренек опять допытывается у медсестер:
— Чье это одеяло? Может, этой женщины?
— Да что ты привязался к этому одеялу! Раз понравилось — бери! Но помни, потеряешь — сам возместишь недостачу! — ворчит медсестра Шура.
— Скажешь тоже! Мне, что ли, нужно? Больная ваша сильно легко одета…
Если бы одеяло было ее, то нет проблем — останется в городе при ней. А если это имущество больницы, то придется везти обратно. Но ему хватит и носилок. А вдруг, как в тот раз, придется ехать попуткой, тогда это одеяло будет дополнительной обузой…
Ход мыслей Пети оборвал окрик Клавдии Ивановны, которая уже поднимала носилки:
— Чего стоишь?! Водитель ждет.
«Да ладно! Надеюсь, как-нибудь долетим». С этими мыслями Петя шагнул в темную мглу зимней ночи…

* * *

— Петр Петрович, от министра пришел такой приказ: «За некачественную работу и систематические неудовлетворительные показатели хирургической помощи населению принять меры административного взыскания к заведующему хирургичес-ким отделением вашей ЦРБ», — отчеканив текст, главный врач Влас Степанович отложил бумагу в сторону. — Придется сделать тебе выговор. А как быть-то?! Я же говорил тебе еще в начале года, что не надо брать обреченных на операцию. Предупреждал, что у тебя каждый год неважная статистика. Ты должен был заранее думать об этом, но, видимо, никаких выводов для себя не сделал. Так что не обессудь.
— А чего мне обижаться — работа ваша такая… Ни этот министр, ни вы не знаете, что значит умирать и воскресать вместе с пациентами… Вы решаете судьбы людей для показаний в отчетах. А я этого не умею и не понимаю. И, мягко говоря, удивляюсь… — выпалив это, Петр Петрович собрался было выйти из кабинета, но у самого порога замешкался и вдруг изрек: — Не думаю, что вес вашего одеяла, которым вы укрываетесь ночью, можно сравнить с тяжестью моего…
— Что это он несет? Одеяло какое-то… Совсем с ума сошел, — Влас Степанович недоуменно развел руками.

* * *

Петя стоял, укрывшись от чужих глаз за углом больницы, и тихо плакал. Месяц назад он санитарным рейсом сопроводил в город больную. А сегодня узнал, что женщина умерла от пневмонии. «Не знаю твоего имени, но ты прости меня! Откуда я мог знать, что в самолете будет холодно, как на улице! Мог ли я предположить, что карета, которая потом везла нас в больницу, тоже будет студеной! Если бы я прихватил то одеяло, может быть, ты не простудилась бы!» — от досады Петя сжимал покрасневшие от мороза кулаки. Щемящее от горя сердце парнишки не догадывалось о дальнейшем. Сердце тогда не чуяло, что Петя, в будущем Петр Иванович, станет врачом и спасет жизни многих людей. Юное сердце знало только, что ватное одеяльце легло вечным грузом на душу Пети, который все плакал и плакал…

Перевела
Анна Андросова

В наш подъезд подкинули крохотную кошечку. Была она чёрненькой, и лишь у самых коготков правой передней лапки имелась белая каёмка. Видимо, избавились, считая, что чёрная кошка рождается не к добру. Котёнок всю ночь мяукал, не давая никому спать – похоже, в чужом месте ему было неуютно. Просясь в тепло, малыш с писком скрёбся во все квартиры, но никто его не пустил. Утром, спеша на работу, я едва не наступил на животинку. Отпихнув ногой, прошёл мимо.

Рассказы Ангелины Васильевой — Дайыыны и Аграфены Кузьминой на недавнем семинаре для молодых авторов, организованном Союзом писателей Якутии, получили самые хорошие отзывы.
Первые произведения прозаиков вышли еще в детской газете «Кэскил» — «Юность Севера», а позднее стали публиковаться в журналах «Чолбон», «Далаhа» и коллективных сборниках.
У Ангелины уже есть две книги: «Узоры в стихах» и «Тайна сердца». Она работает литературным редактором портала ЯСИА, а Аграфена Кузьмина — обозреватель отдела политики газеты «Саха сирэ». Обе писательницы принимали участие в республиканских совещаниях молодых писателей.

Ангелина Васильева — Дайыына
Пролитый чай

Эту старенькую гостью издалека ждали давно.
У тётушки болят ноги, и потому она ходит неуверенной, шаткой походкой. Не приехала бы она, лежала бы в постели, кабы не заставила неотложная нужда. Сделав с десяток шажков, она хватается то за стол, то за стенку — так у нее кружится голова. Похоже, без посторонней помощи не перейти ей и двора, может упасть …
Хозяева дружно накрыли на стол, чтобы напоить ее чаем. Беседа не клеится. Все как будто чего-то ждут, боятся и говорят шёпотом. Спросили, как далась дорога, узнали о житье-бытье ее детей, а также про скотину, которую содержит семья. И замолчали. Все погрустнели… Наступила гнетущая тишина. Тиканье настенных часов так похоже на биение сердца.
В дальней комнате лежит мама. Она ждет свою единственную сестру, с которой не виделась очень давно. Но сестра все не идет. Домашним странно видеть, как та, пошатываясь, бродит по гостиной, копошится в своих вещах, будто что-то ищет. Что же она медлит, ведь ехала только ради этой встречи?
Маайыс, прибывшая из города ухаживать за матерью, не выдержала:
— Тётя, мама ждет же… — но, увидев полные слез глаза старушки и горькое выражение ее лица, осеклась. Молодая женщина внутренним чутьем поняла, как трудно старушке заставить себя встретиться с тяжело больной младшей сестрой, ее глазами, где засели печаль и жажда жизни, что она нарочно оттягивает встречу, не зная, какими словами ободрить и утешить, и боится напугать ее своим встревоженным видом.
— Доченька, говорить она может? — тихо пробормотала тетка.
— Нормально разговаривает…
— Как кушает?
— Кашку может поесть, бульончик…
— Ты что ей хотела дать? Давай я отнесу…
Старуха цепко выхватила из руки Маайыс чашку с чаем из березовой чаги и поплелась в сторону комнаты. Женщина бессильно осталась стоять, хотя знала, что тетка прольет чай. Ну что ж…
Ни разу не споткнувшись, бабка дошла до комнаты. Но у самой двери пошатнулась и схватилась за косяк двери. Чашка в дрогнувшей руке накренилась, и половина чая выплеснулась на пол. Маайыс подбежала, чтобы помочь пожилой тетушке, но та резко оттолкнула ее.
Больно было ей видеть эти остриженные белые волосы, скрепленные на остром затылке костяной гребенкой, узкую сгорбленную спину в плюшевом жилете и сморщенную ладонь, положенную на дверной косяк. Держа в другой руке уполовиненный чай, часто дыша от одышки, бабка застыла, заглядывая в комнату, не в силах переступить порог…

Аграфена Кузьмина
Мойторук

Кличка дворового пса была Мойторук. Он был весь черный, только шею его шарфиком обвивала полоса белого меха, а лапы будто в белых носках. Никто точно не знал, кто его привел к нашей двухэтажке, однако он два года зимовал на теплотрассе. Собаку подкармливали все жильцы. К еде он всегда подходил с достоинством, как следует обнюхивал и только потом начинал есть. Других четвероногих собратьев к себе не подпускал и всегда ходил один.
За два года Мойторук стал полезным членом сообщества жильцов. Опасаясь его лая, забулдыги перестали распивать в подъезде водку. А нам это было очень даже кстати. Словом, мы привыкли к нему. Особенно любила псину детвора. К ним он питал самые добрые чувства. И как-то раз произошла такая история.
Дело было летом. Утром хозяйка восьмой квартиры, торопясь в магазин, позабыла запереть дверь. Дома у нее остался двухлетний малыш. Решив догнать маму, мальчик выскочил на улицу, которая была большим шоссе. Ребенок смело потопал по его обочине. На ту беду ни соседки, ни прохожие не заметили, что малец вышел один. Когда мать, отстояв очередь и купив нужные продукты, вернулась обратно, перед ней предстали распахнутая дверь и пустая квартира. Ахнув, женщина кинулась искать малого. Она обежала двор, заметалась по округе. Услышав ее крики, высыпали соседи. С расспросами люди обошли все ближние двухэтажки. Кто-то пошел обыскивать дома по соседству, другой перебежал через дорогу, а кому-то пришла идея обшарить кладовки. На самом деле кроха не мог уйти далеко, однако поиски вблизи ни к чему не привели. И неизвестно, чем бы кончилась эта суматоха, если бы люди не узрели мужчину, несущего маленького беглеца. А получилось так. Как только малыш вышел из дома, Мойторук по привычке пошел сопровождать его. На северной стороне улицы была вырыта траншея. Когда мальчик оказался на ее краю, пёс поймал его за одежду и не отпустил. Плач ребенка услыхал случайный прохожий, который взял его на руки и принес во двор. Все удивились: ведь знали же, что есть такая страшная канава, да только никто о ней не вспомнил!
А зимой пёс сделал еще одно хорошее дело — спас самого Петровича, 70-летнего старосту дома. Идя с новогоднего вечера, Петрович на самом подходе к родному двору подвернул ногу. Безлюдная ночная улица утопала в тумане. Дед попробовал позвать на помощь, но от сильной боли голос звучал, как стон. А мороз крепчал. Вдруг из тумана появился Мойторук. Постояв, он бросился прочь. Прибежав домой, пёс поскулил под окном. Потом начал скрести дверь квартиры. Домашние нехотя открыли ему. Мойторук зубами вцепился в штанину человека, вышедшего в подъезд, и повлек за собой. Тому, слава богу, удалось услышать приглушенный возглас с улицы. Петрович был спасен!
Так и жил себе Мойторук, считая всех жильцов хозяевами. Да и те относились к нему с полным доверием. Так могло продолжаться очень долго. Но в один прекрасный день Мойторук пропал столь же неожиданно, как и появился. Обитатели дома первое время скучали по нему, а потом привыкли. Разве что иногда, когда происходило что-то плохое, говорили: «Худо без Мойторука!» — и вскоре забывали. Жизнь-то шла своим чередом.
Я бы не написала этого рассказа, если бы по утрам по пути на работу не встречала одну старушку. Она торговала у рынка своим нехитрым рукоделием. И хотя базарный день начинался с десяти утра, в дождь и снег бабка к девяти часам занимала свое место. Однажды я не увидела ее. Может, приболела, дело-то не молодое, подумалось мне. Но она больше не появилась. Ее пропажа никому не причинила неудобств. Разве что какой-то мужик, проходя мимо ее «точки», пробормотал невзначай:
«А тут раньше одна старуха продавала меховые шарфы-мойторуки», — и, не дождавшись ответа, зашагал дальше.

В нынешний особенный год в России ожидается большой урожай поэтических книг. Одной из них станет сборник «Рефрен», подготовленный поэтом из Ленска Сергеем Москвитиным, куда вошли лучшие стихи последних лет.
Понятия «патриотизм» и «любовь к малой родине» сегодня созвучны не всем. Однако на примере творчества Москвитина становится ясно, сколько тепла, веры и искренней радости бытия вкладывается в строчки о ближнем мире, окружающем человека.
Сергий Радонежский

Был тих и скромен от рожденья
И молчалив Варфоломей.
Боярский сын урок смиренья
Давал в пример России всей.

В семь лет он встретил черноризца,
И был чудесным этот миг,
И отрок через прозорливца
Премудрость книжную постиг.

Уроки мудрости духовной
Он тотчас к жизни прилагал
И нёс в душе своей любовно
Один — навеки — идеал.

Оставив грешный мир и гордость,
С людьми приветлив был и прост.
Богослужение и кротость.
Смирение, молитвы, пост…

Благословил его Спаситель
На столь высокие дела:
В глухих лесах его обитель
Святую веру берегла.

Отсюда светоч — Божье слово
Несло прозрение для всех.
Отсюда Дмитрия Донского
Благословил он на успех.

Отсюда, по его примеру,
Шли иноки с огнём внутри
Великой православной веры —
И множились монастыри…
Россия верой напиталась
И с верой встала в полный рост.
С той верой, что в душе как радость
Игумен Радонежский нёс.

Святая Русь — всему основа.
Я рад, что ей принадлежу
И имя русского святого
С особой гордостью ношу.
Свеча памяти

Вам сегодня не снится война?
Вам не снится война? Слава богу!
Пусть фашиствующий сатана
Позабудет в Россию дорогу.

Нам войну забывать не с руки —
Миллионы лежат на погостах.
Есть у нас ещё фронтовики!
Что с того, что им за девяносто?

Мы обязаны помнить. Всерьёз!
И войну, и святую Победу,
Чтобы к нам не совали свой нос
Ни бандеровцы и ни скинхеды.
О трагедии каждый из нас
И об ужасах помнить обязан.
Тот, кто память о прошлом предаст,
Будет тут же войною наказан!

Не забудем! На том и стоим!
В кинофильмах, рассказах и песнях,
В генах память о ней сохраним
И в горящих свечах повсеместных.

В День Победы затеплим свечу
В знак того, что и мы к ней причастны.
Мы войну не забудем. Ничуть!
Наша память в душе не погаснет!
Витимская слобода
Витим… от слова веет хлебом —
Венцом крестьянского труда.
Витим, каким ты только не был!
Село, деревня, слобода…

Столетних изб очарованье,
Резных наличников узор
И древних улочек названья
Ведут о прошлом разговор.

В тебе намешано немало,
Истории неровен путь:
В такие топи задвигало —
Не отойти и не свернуть.

Воров, колодников и ссыльных,
И проходимцев — вот беда!
Богатых, бедных, слабых, сильных —
Всех принимала слобода!

В судьбе твоей не всё так чисто,
Но сколь отмеряно судьбой!
Купцы, ямщина, декабристы,
Извоз, кабатчина, разбой…
Четыре века на исходе.
Ты был и проклят, и любим,
Пахал, гулял и колобродил
Неунывающий Витим.

Богата «ленская землица»:
Достался фарт тебе иной.
Витимской волости столица,
Теперь ты будешь нефтяной!

Древней Иркутска и Якутска,
От предков силой одержим,
Ты был всегда исконно русский,
Наш патриарх, седой Витим.

Я верю, что, расправив плечи,
На гребне нового труда
Ты въедешь прочно и навечно
Из слободы — да в города!
Беченча

Здесь якуты живут
С огоньком вдохновенья на лицах.
Сельских улиц уют
Пропитал детский гомон и смех.
Не сочтите за труд,
Приезжайте сюда вдохновиться.
Здесь всем тон задают
И надежду дают на успех.

Для ленчан Беченча —
Это вотчина энтузиастов,
Где цветёт иван-чай
И черёмуха сводит с ума.
Где Всевышний девчат —
Чернобровых, румяных, глазастых —
Красотой увенчал;
И парней, их достойных весьма.

Здесь особая весь,
Здесь живут необычные люди.
Здесь в почёте не спесь,
А задор и общественный труд.
Здесь талантов не счесть
И в чести молодецкая удаль.
Здесь улыбку и песнь,
Словно знамя, по жизни несут.

Беченча, Беченча,
Раззадорь, как умеешь ты, праздник.
Тойуксутов на чай
И батыров лихих собери.
Позови, Беченча,
И умельцев к себе самых разных,
Чтобы солнце встречать,
Веселиться до самой зари!

Позабыв про печаль,
Буду звуки хомусные слушать
И радушных сельчан
Буду славить, вкушая кумыс.

Беченча, Беченча,
Покорила ты сердце и душу,
И во мне невзначай
Огоньки твоих песен зажглись.
Поэту Владимиру Федорову

***
Я люблю ваш романтичный мир…
В вашем мире, русском и могучем,
Населённом ладными людьми,
Слышится на Лене скрип уключин.

Там казаки снаряжают коч,
Там Семейку ждёт Абакаяда,
Там алмазы зажигает ночь
И поёт под шорох листопада.

Там гусары любят милых дам
Так, что современниц гложет ревность.
Там взлетают души к небесам,
Там живут не женщины — царевны.
В вашем мире светится уют,
В вашем мире я бываю часто,
И меня с улыбкой узнают
Ваших строчек образы вихрастые.

Чтоб общаться с вами визави,
Погружаться в мир ваш с головою,
Маленькую «Формулу любви»
Вашу я всегда ношу с собою.

В нашем мире, где порою зло
Застит небо мощными плечами,
Светит нам по-доброму светло
Ваше солнце строчками-лучами.

* * *
За окошком мороз —
Круговая порука.
Перед ним же — тоска
От натуги дрожит.
Мои чувства к тебе
Всколыхнула разлука.
Мои чувства к тебе
Нестерпимо свежи.

За окошком февраль
Обезумел донельзя,
А морозный туман
Все огни затушил.
Не могу без тебя,
Моя милая Эльза.
Не могу без тебя,
Половинка души…

* * *
Ах, если б я мог
фотографировать глазами!
Сколько неповторимых
Изысканных мгновений жизни
Я смог бы увековечить в снимках!
И среди этого вороха фотографий
Было бы много твоих портретов.
Твои глаза на них
Струились бы самыми различными
Оттенками чувств.
Таких, которые может выразить
Лишь только взгляд —
Божественное сочетание
Легчайших движений
Век, бровей, глаз
И чувственного света,
Льющегося
Из-под ресниц.
23 апреля 2013.
Весна

Всё! Зима капитулирует,
И её матросы вряд
Ледяной капельной лирою
«SOS» отчаянно кричат.

Снежные столбы сутулятся.
У весны довольный вид.
Детвора живёт на улицах
И сосульками хрустит.

* * *
Осень припудрила сопки
Первым несмелым снежком.
Ночь полнолунная, знобкая
В вечность уходит пешком.

Зябнут в лесной глухомани
Ёлки в предчувствии стуж.
Вязнет в холодном тумане
Город в проплешинах луж…

* * *
Осень ворва́лась властно
и быстро —
Сам убедись, посмотри:
Сочно алеют астры и листья,
Щёки у юной зари.

Осень, как тыква, созрела, набухла.
Осень — румяная грусть.
Пробуй скорее, пока не пожухла,
Пробуй скорее на вкус!

… Мы с мамой едим чебуреки. Они только что испечены, свежи и мягки. Домашние чебуреки с пылу с жару — маленький, тихонький такой праздник для мамы. Пришла, мол, дочь, нашла время, не поленилась, состряпала. Много ли человеку в возрасте надо, чтобы поднялось настроение? Да чуточку. 

Моя мама – нимб вьющихся волос, артрозные суставы, бьющий через край оптимизм – дитя войны. Должное быть беспечным детство усугубилось у нее не только войной, но и сиротством. Отец умер, она его не помнит вовсе, а мать, тоненькая и улыбчивая, быстро зачахла совсем молодой еще до войны, оставив ее да братишку-несмышленыша от второго брака совершенно одних в этом мире.
Добрая Балаагыс
Братишку сразу отдали в детдом, чем он и спасся, выжил, вырос, но все равно ушел из этой жизни рано. А она больше всего благодарна старшей сестре матери Балаагыс, одинокой женщине, которая взяла ее к себе, и в тревожно-тяжелое время они выживали вместе. Балаагыс виделась ей тогда очень старой, на деле ей было, наверно, чуть больше тридцати. Десятилетней маме она казалась большой, крепкой и сильной, ибо работала, как вол, высоко, как мужчины, закидывая вилами сено в стог или ловко орудуя лопатой. Мама шла за ней, убирала остатки сена или мерзлый навоз, по весне копала землю. Рано, очень рано, в одиннадцать познала она тяжкий труд в колхозе имени Молотова, не высыпаясь, бежала ни свет ни заря на поле или ферму, наравне со взрослыми трудилась до ночи изо всех сил, в плохонькой одежде, насквозь продрогнув, оголодав до помутнения в глазах, мечтая о тепле и бурде из чего-либо, которая, может, будет, а может, и нет. С утра – все по новой. Однако сильная Балаагыс Заровняева умело управлялась не только в колхозе. Она содержала и свою тощую молодую коровенку, которая неизвестно как выживала зимой, ибо сена было всегда в обрез, а в чужих хотонах, куда Балаагыс напрашивалась на постой, гулял ветер. Сено она косила, урывая ранними летними утрами или поздними вечерами время от основной работы, сама перетаскивала его, сама заготавливала дрова. Все сама. Ей бы, по сути, выйти замуж в ее-то возрасте. Но за кого? Мужчин на селе не было. После демобилизации на фронт остался стар да млад. Так и прожила она всю жизнь безмужняя, без женского счастья и детишек.
Якутские женщины не плачут в горе
Так — все длиннющие годы войны, куда ушли летним днем все мужчины их села Тумул. Ушли молодые, красивые – в Усть-Алдане и женщины, и мужчины хороши своей внешностью – овал лица четкий, черты значительные, брови очерченные. Из немногочисленной маминой родни уходил на войну муж тети Окки Николай Халдеев. Был он тоже хорош собой, высок ростом, кудряв и светел лицом. Мама помнит, как он взял на руки своего сына-младенца, долго держал на руках, постоял, опустив голову, погладил по головке дочурку, крутящуюся рядом, и ушел, не оглянувшись, будто обиженный на кого-то. И было, наверно, ему на что обижаться, домой он не вернулся, пропав где-то далеко, в чужом краю, среди грохота и разрывов…
Призванных на фронт построили на центральной улице Ленина. И было их видимо-невидимо – молодых мужчин и парней из других наслегов. Маленький Тумул сразу стал тесным, столько народу здесь никогда не бывало. Но воздух от молчаливых передвижений, тяжелых, смурных лиц был пронизан бедой. Ни слова лишнего, ни смеха-улыбок не было видно и слышно. Якутские женщины не плачут в горе в надрыв, не голосят прилюдно, а сожмут только губы, и от этого еще страшнее.
Тишина стояла в деревне, пока не утихла-успокоилась пыль, взметнувшаяся вслед мужчинам. Они ушли пешком – какой в то время транспорт — на запад, к Лене, а это километров двадцать от Тумула, где на берегу Соттинцев ждала их баржа до Якутска. Вмиг осиротевшие старики, женщины и дети долго стояли на улице и молча разошлись.
Крепить искусством дух
В это время параллельно шла в городе Якутске другая жизнь. Каждый вечер выходил на сцену театра мой отец Иоаким Дмитриевич. Война войной, но жизнь продолжалась. Да и вообще кто знал, что будет она такой долгой? И в целом партией была поставлена задача крепить искусством дух советского человека. В это время папа уже вернулся с войны с Финляндией, куда ушел добровольцем в числе шести отважных артистов Якутского музыкально-драматического театра, поголовно ворошиловских стрелков и отменных лыжников. Вернулся живым, а на Великую Отечественную их, первых профессиональных артистов, получивших высшее образование не где-нибудь, а в столице страны, не пустили, дали бронь.
Был он тогда уже женат, но детей не было, что впоследствии привело к разводу. В годы войны в городе жилось чуть лучше, чем в деревне, которая никакого продовольствия не получала, разве что крохотные трудодни по итогам года. А в Якутске по карточкам давали хлеб. Немного. Поэтому голодали тоже все. Папу спас турнепс. Он вдоволь высаживал его за городом, собирал неплохой урожай и раздавал голодающим артистам. Речь о картошке не шла. Видимо, и она не росла в военное время, когда на якутскую землю упала великая засуха.
Пройдет еще девять лет, и окажется он в гостях в Тумуле. Отец тогда был не только артистом, он уже писал пьесы, поставил два первых танца «В роще» и «Олени» и рисовал маслом. Не давали ему покоя замершие над прудами березы, тихая гладь лесных озер и тени восходящего светила, вдруг осветившего, как в сказке, песчаные сопки.
На мунха папа увидел белолицую скромную девушку с россыпью курчавых волос. А в следующий приезд увез ее в Якутск, где у нее началась совершенно другая жизнь под защитой крепкого и надежного, все умеющего мужчины.
Привычка
… С юных лет осталась у моей мамы Марии Платоновны, тогда Халдеевой, одна въевшаяся в душу привычка – не выкидывать даже засохший хлеб, храня его на черный день. В холодильнике у нее всегда можно найти что-то давно несъедобное, к примеру, скукожившуюся от старости колбасу, каменный кусок пирога, все залежавшееся на тот самый случай — а вдруг?. А вдруг ничего не будет и пригодится? И когда кто-то из родственников или знакомых выкидывает какой-либо фортель, мама всегда говорит: «От сытой жизни все это. От того, что все сейчас есть». Очевидно, она проводит параллель со своим детством, бедной послевоенной юностью, когда не было ничего, но радовались жизни от всей души. От всей души танцевали до ночи в клубе и краковяк, и польку. И откуда эти танцы пришли к ним, откуда они их знали? Одно понятно — до невыносимости была та жизнь тяжелой, раз так въелась в душу.

***

В тот вечер с чебуреками должен был вернуться с охоты ее младший сын, мой брат. Хотя на плите его ждало жаркое, приготовленное заботливой маминой рукой, она радовалась, что к нему прибавились и чебуреки.
Вернувшись к себе домой, я позвонила маме – вернулся ли он? «Нет, — ответила она, — сейчас, говорят, много осенних уток, он и остался». Зато, оказывается, был мимолетом старший сын, тоже соответственно мой брат, закинул ей жирной дичи, а она ему в ответ – тех самых чебуреков. Всех без остатка.
— А себе-то что не оставила немного, на утро? – спросила я.
— А зачем? Я же поела, — сказала она, и в голосе ее билось счастье. Эта вторая мамина примечательная черта – отдавать.

Я, конечно, люблю классику. Но если вдруг встречается современный поэт или писатель, который думает, чувствует и понимает, как и ты, мимо его творчества невозможно пройти. Тем более, если этот поэт — твой земляк.
Московский поэт Игорь Емельянов (Чин) известен в якутских литературных кругах, но публиковали его стихи давно и нечасто. А поэт тем временем написал немало нового и готовится выпустить свежий сборник. Пока же свое творчество он продвигает с помощью сайта www.stihi.ru, где фигурирует под псевдонимом Питирим Гачин. Географ по образованию, Игорь поменял несколько работ и видов деятельности. Занимался наукой, трудился в институте Дальнего Востока, туристическом агентстве, Доме киноактера. Ему необходимо постоянно двигаться, не сидеть на одном месте. К работе он относится как к необходимости, утверждая, что главное его занятие — написание стихов. Но они, увы, никогда не приносили денег.