— Вы дождались его после ожесточенных боев под Москвой?
— Да. Отец вернулся в родное село Нелен, откуда я уходил в Красную Армию, в 1943 году с повисшей после ранения рукой. Пуля раздробила ему правую кисть и вышла выше локтя навылет, поэтому из госпиталя он написал мне, как самому грамотному в доме (мама окончила четыре класса церковно-приходской школы), письма левой рукой. Старший Пшенников был участником не только Второй, но и Первой мировой войны, где его ранили в голову шрапнелью. В Великую Отечественную он служил командиром минометного отделения. Оставшись как-то в бою без сослуживцев, сам подносил снаряды и заряжал орудие. Для меня отец был героем, у которого вся грудь была в наградах. Помню, последняя медаль «За отвагу» нашла солдата через много лет после войны, в Якутии.
— А вы, Ксенофонт Николаевич, где воевали?
— В Даурии. Мне уж скоро 90 лет, а я отчетливо помню, как за новобранцами в Олекминск пришел колесный теплоход, доставивший нас в Якутск. Когда он подавал прощальный гудок и отходил от дебаркадера, на берегу матери запричитали, заплакали так громко, что комок подкатывал к горлу. Мы запели фронтовую песню «Прощай, любимый город!», а в душе все переворачивалось от тоски и тревоги. Каждый понимал, что может не вернуться домой. Мои ровесники и ребята постарше уходили на фронт прямо с лесоповала, на котором работали после школы.
На станции Мальта Иркутской области, куда нас отправили из Осетрово поездом, друзья уговорили капитана, подбиравшего бойцов в кавалерию и артиллерию, взять меня с собой. Из-за худобы я не внушал доверие, но под натиском моих сотоварищей, рослых парней, он сдался. Нам объявили, что едем на Кубань, но оказались якутяне в Забайкалье.
— Что было дальше?
— Почти всех, кто был из Якутии, распределили в 39‑й артиллерийский полк, где многие новобранцы прошли школу младших командиров. После нее я стал наводчиком сначала 120-миллиметрового миномета, затем 76‑миллиметровой пушки и уже потом гаубицы, наиболее современного оружия. В августе 1945 года I Украинский фронт объединился с Забайкальским, и началась советско-японская война. Войска Забайкальского фронта участвовали в стратегической Маньчжурской операции на хингано-мукденском направлении.
— Монгольские степи стали большим испытанием?
— В условиях бездорожья безводные степи оказались смертельными не столько для нас, сколько для европейских лошадей, которых нельзя было напоить в засоленных озерах. Я вырос в ямщицкой деревне, где лошади служили единственным транспортом. Поэтому видеть, как гибнут от жажды кони и как даже колодцы, в которых воду вычерпывали до дна, их не спасали, было тяжело. Когда наших рысаков сменили на монгольских лошадей, более выносливых, но страшно пугливых, стало легче, хотя они меня чуть не сгубили.
— Как…
— На пароконной бричке мне поручили возить снаряды. В один из дождливых дней встал спиной к ездовым, чтобы поправить брезент, которым их укрывали. В этот момент колонна остановилась, и, не удержавшись, я упал на круп одной из лошадей. В ту же секунду нога зацепилась за бричку, мне пришлось ухватиться рукой за телегу, и этого хватило, чтобы, испугавшись, лошади неожиданно понеслись. Одна ударила меня копытом, в одно мгновенье перед глазами пронеслись родные лица. Кровь хлынула к голове от одной мысли, что могут сдетонировать снаряды. Если бы не старшина-казах, кинувшийся наперерез обезумившим от страха коням, схвативший их под уздцы, погибли бы десятки солдат, оттеснявших с боями шеститысячную Квантунскую армию.
После Монголии приветливым благодатным местом мне показался Китай, где я оставил одному бедняку свою лошадь с потертой холкой. Как за самое большое состояние в жизни, он готов был целовать за нее сапоги. За освобождение города Жэхэ от Верховного Главнокомандующего Советского Союза Иосифа Сталина я получил благодарность. Война для меня закончилась в Порт-Артуре, куда мы пробивались с боями. После победы над милитаристской Японией я служил в Даурии до 1950 года.
— Когда вы стали рисовать и заниматься скульптурой?
— Как ни странно, на войне, глядя на командира отделения младшего сержанта Уткина, который не расставался с альбомом, карандашами, делал наброски, эскизы буквально везде, где только был. Приходя к нему в землянку, я видел, как они воплощались в яркие, интересные сюжеты с волевыми красивыми лицами, привлекавшими меня с детства.
Но у меня они не сразу стали получаться. Моими героями долгое время были лошади, преданные, гордые животные, которых я любил с детства. Позже у меня появился интерес к современникам, к их быту.
В поисках новых лиц я объездил всю Якутию, сделал портреты Героев Советского Союза, снайперов Федора Охлопкова, Ивана Кульбертинова и других. Практически в то же время создал портрет жены Охлопкова Евдокии Николаевны, который в 1967 году выставлялся на всесоюзной выставке, а затем вошел в Энциклопедию мира по изобразительному искусству.
— Где вы учились скульпторскому делу?
— В Якутске. Демобилизовавшись, я поступил в музыкально-художественное училище на скульптурное отделение. Прошел конкурс и стал учиться в группе московского скульптора Елены Федоровны Порядо, которая приехала в Якутию с мужем-геологом. Закончив успешно якутскую мастерскую, я стал поступать в Институт имени Сурикова в Москве, затем высшее промышленно-художественное училище в Ленинграде. Специальность сдал сразу, а сочинение провалил. К сожалению, переучиваться у меня не было возможности.
Но я понимал, что без новых знаний совершенствоваться не смогу, поэтому стал ездить за ними в Москву, где ходил по выставкам и музеям. В 150 км от столицы в Переславско-Залецком Доме творчества проводил по три-четыре месяца. Это помогло освоить разные материалы — камень, мрамор, бронзу, керамику, кость и даже дерево. Я стал участвовать во всех конкурсах, какие только были, выставлять работы за границей, передавать их в дар Национальному художественному, региональным и районным музеям. В разные годы сделал памятники командиру Якутского ОМОНа Герою России Александру Рыжикову в столице, Ефиму Курашову в селе Чурапча, Карлу Байкалову в Мегино-Кангаласском улусе, Зое Космодемьянской в городе Магадане
В общей сложности за свою творческую жизнь создал около 300 работ. Со временем у меня появились талантливые ученики, которыми горжусь. Недавно один из них подарил мне свой альбом. Видеть в учениках себя — это большое счастье.
— Вы довольны сегодняшней жизнью?
— Да, я счастливый человек. На девяностом году жизни я каждый день работаю, бывает, до позднего вечера, тружусь в художественной мастерской. У меня есть любящая жена, дочь Марина Пшенникова, которая состоялась как художник, сын в Улан-Удэ, четверо внуков, один из них уже преподает в СВФУ. Я повидал мир, съездил с дочерью в Италию посмотреть картины Леонардо да Винчи и Микеланджело. К своему 90‑летию я хочу издать альбом из лучших работ. Мне есть что показать людям, и этим я счастлив.
Если говорить в масштабах страны, то я рад, что у России есть такой президент, как Владимир Путин, который не даст никому ее в обиду. Я уверен, что мы с отцом воевали не напрасно. 70 лет живем в мире и согласии и хотим, чтобы они утвердились в Украине, где сторонники нацгвардии, видимо, еще не поняли, сколько горя и бед приносит разрушительная война. Мне хочется сказать им: откройте глаза, распахните сердце, станьте добрее и разумнее. Страшнее человеческих утрат нет ничего в этом мире.