Всю жизнь, что она провела в Якутии, посвятила любимому делу без остатка, хотя жила, как сейчас говорят, в абсолютной нищете. «Я — русская, я — христианка, дед мой был священником, поэтому с детства меня воспитали, что надо делать добро людям, уметь довольствоваться малым», — говорит Юлия Федоровна. Правда, за жизнь по заповедям ей постоянно приходилось страдать…
Мы познакомились пару лет назад, когда Юлия Федоровна обратилась в нашу газету за помощью: в ее комнатушке забаррикадировался некий Олег Петров, человек без определенного места жительства, которого педагог по своей душевной доброте пустила пожить в собственную комнату, уезжая в отпуск… К этой истории мы обязательно вернемся, ибо она тесно связана с историей, о которой мы хотели бы сегодня поведать читателям. Но сначала хотелось бы немного рассказать о нелегкой судьбе Юлии Федоровны, женщины, которая никогда не могла пройти мимо чужой беды…
Уступая свое жилье
Сейчас ее поступки кажутся не героическими, а глупыми. Но это только сейчас, и только кажутся. В 1984 году Юлия Федоровна приехала в Якутию, имея уже и славу, и хорошую работу. Приехала по просьбе родственников, которые отсюда уехали, но оставили полдома. Отсудить эти квадратные метры в старом доме из двух квартир родственники попросили отзывчивую Юлию Федоровну.
— В другой половине дома жила семья, — вспоминает собеседница. — Мать с ребенком и пьющим мужем, который ее всячески выживал, терроризировал. Идти соседке было некуда, и я уступила ей половину дома своих родственников, за что они, конечно, сильно на меня обиделись.
Пока шли суды, Юлия Федоровна устроилась на работу в музыкальное училище. Чаяниями тогдашнего директора Владимира Никулина ей предоставили комнату на Пионерской.
— Тогда секретарь нашего директора ездила на работу с пригорода и очень мучилась. У нее было трое детей. Я уступила ей эту комнату, — говорит Юлия Федоровна.
После этого ей дали комнату в общежитии рядом с Дворцом пионеров, назвав альтруисткой. Но и там Юлия Федоровна нашла сестер Лебедкиных с большими, чем у нее, жилищными проблемами. Уступила комнату им.
В училище решили заселить ее в коммунальную квартиру, где уже проживали две семьи.
— Там жила семья Майи Ивановны Ивановой, учившей моего сына, и еще одна семья с тремя детьми. Неудобств, конечно же, хватало. Мы подумали и пришли к выводу, что если эту квартиру разменять, Майя Ивановна получит однокомнатную, а семья — двухкомнатную квартиру. Так и сделали.
− А вы?
− А я к тому времени устроила судьбу одной ученицы, уступив ей свое место в известном на всю страну музыкальном коллективе, а ее отец оказался комендантом в общежитии связи. Он в благодарность заселил меня в малосемейку на Лермонтова, где мы с сыном и жили.
Потом ей пришлось уйти из музучилища, где со своим добрым отзывчивым сердцем она нажила врагов.
— Раз в год я традиционно выступала в защиту тех, кого пытались обидеть, затравить всем коллективом. Редко, но метко. Заступалась за женщину, которую хотели лишить материнских прав, за директора, за других, в последний раз «схватилась» с дирижерами, которые затаили обиду и подговорили студентов неделю игнорировать мои занятия. Ребята потом пришли в слезах, просили прощения, но я не хотела, чтобы этот конфликт затрагивал детей, и… ушла в педучилище.
Выселяли, как преступницу
Советские времена кончились. В начале девяностых ее с сыном жестоко выселили из квартиры.
— Меня предупреждали, что надо съехать. Квартира понадобилась для любовницы какого-то большого начальника, это знают все соседи. А была весна, сыну оставалось учиться всего два месяца. Я ходила к Павлу Бородину и умоляла подождать с выселением. Но в один прекрасный день, когда сын только вернулся с выездного конкурса, рано утром к нам вломились четверо мужчин и две женщины…
Этот момент Юлия Федоровна не может вспоминать без слез. Он глубоко запал ей в душу, и даже безграничная доброта не может ее заставить простить своих обидчиков.
Они стали хватать вещи, паковать их, что-то выбросили в окно. С 8 этажа полетело мое пианино… На меня надели наручники, сказав, что я набросилась на женщин. А я всего лишь подошла попросить их, как женщин, сходить в ванную. Затем меня куда-то увезли, сын убежал во время погрома, и от волнения, где он, я почти лишилась сознания. Все было как в тумане. Я сидела в какой-то вонючей камере, откуда не помню как выбралась, как отыскала сына, как нашла часть своих вещей на каком-то складе… Это было настоящее надругательство, которое сейчас может повториться.
После варварского выселения сын жил в училище, спал на рояле, а она ходила по знакомым. На выпускной экзамен пошла в чужом платье… Спустя какое-то время ей выделили комнатушку в Сайсарах, на улице Лонгинова. В этой комнатушке она жила до прошлого года.
Староста
Старостой дома она объявила себя самолично. В этой деревянной общаге жили и живут люди, большую часть которых общество емко именует бичами. Люди разных национальностей, с разным прошлым имели одно неискоренимое общее — пристрастие к выпивке. А где водка, там слезы и скандалы…
В то время сюда еще ходила молодежь, чтобы выпить в тепле, справить нужду, подраться, поскандалить. Я их ругала, потому что не могу пройти мимо, а они спрашивали: «А ты кто такая?» Вот я и называлась старостой дома…
В это время стучат в дверь комнатки. Заходит соседка Матильда. Увидев незнакомого человека, спрашивает газету. Берет и уходит. Через полчаса снова раздается стук в дверь. Пожилой мужчина просит денег. Юлия Федоровна дает последние 150 рублей, горбушку хлеба, сигареты. Гость не отказывается и клянется, что деньги нужны ему не на водку…
− Вот так двенадцать лет назад в мою дверь постучался Иван. Худой, трясущийся, весь черный. Назвался новым соседом, попросил поесть. Я его накормила.
С тех пор Иван почти прописался в комнате Юлии Федоровны. Никому не нужный, пьющий мужчина попросту сел на шею доброй женщине. Она платила за него долги по квартплате, за свет, каждый день варила ему супы и каши, одевала, водила по больницам, выбила ему пенсию, пыталась сосватать его какой-нибудь доброй женщине, искала родственников через газеты. У нее немало квитанций, чеков и расписок от Ивана, который каждый раз занимая в долг, писал ей расписки.
Когда добрая соседка уезжала надолго, просила соседок приглядеть за больным Иваном. Наглого захватчика в ее комнату заселил также Иван. Юлия Федоровна уехала в отпуск и пустила жить в свою комнату Олега Петрова, друга Ивана, который попил ее крови, прежде чем выселиться, при возвращении хозяйки. Именно по этому поводу мы встретились с Юлией Федоровной в первый раз. Тогда же я видела и Ивана, испитого пожилого мужчину, который обрушился на Юлию Федоровну с упреками:
— А зачем ты его пустила? Он теперь мне дверь не открывает, и я себе даже чай не могу вскипятить! Целыми днями голодный хожу!
Его комната напоминала берлогу. И я поразилась отзывчивому сердцу этой светлой, интеллигентной женщины, которая в каждом нуждающемся видела человека.
— Иван был хороший, очень умный, добрый. Помогал мне поддерживать чистоту в доме, упокой, Господи, его душу, — вспоминает Юлия Федоровна.
Прошлой весной она уехала отсюда навсегда, продав свою комнатушку, оставив деньги соседкам, чтобы они носили еду Ивану. Поехала Юлия Федоровна на операцию, и в Якутск возвращаться планов у нее не было. Давно зовут к себе сын, сестра.
Она регулярно звонила соседкам, справлялась об Иване, который занедужил, и, когда те давали ему телефон, он просил ее приехать, потому что ему плохо. А потом соседки стали говорить, что Иван не открывает дверь, наверное, уехал в деревню. Сделав операцию, Юлия Федоровна в апреле сразу вернулась в Якутск. Остановилась в училище, пришла проведать Ивана.
— В коридоре стояла страшная вонь. Он не открыл двери и мне. Заподозрив неладное, я обратилась в милицию, вскрыла дверь за свой счет…
Иван умер у себя в комнате...
Она его и похоронила по-человечески, вспоминая, как когда-то они с ним искали могилу его матери на городском кладбище. Тогда Иван обнаружил ее по ведру, повешенному на дерево. А без Ивана Юлия Федоровна отыскать ее не смогла и заплатила за тихий, чистый уголок около леса. Дома справила поминки, сороковины.
− Соседи, знаю, положили глаз на его комнату… Я с помощью одноклассницы Ивана вычистила здесь все, поклеила обои, привела в божеский вид. Пока живу здесь.
− Но недавно неожиданно нашлись родственники Ивана, которых Юлия Федоровна с Иваном искали десяток лет. Причем родственники работают в очень компетентных органах. Нашлись и заявили свои права. На столе среди бумаг вижу судебный иск о признании недействительным свидетельства о смерти, выданного Юлии Федоровне, чтобы она смогла оказать ему последние почести…
— Я не претендую на эту комнату и после всех этих дел уеду из Якутии, буду жить далеко от республики, где провела лучшие годы своей жизни, — говорит Юлия Федоровна.
Нам бы очень хотелось, чтобы у родственников Ивана проснулась совесть и они хотя бы вернули энную сумму доброй соседке, христианке, на протяжении долгих лет бескорыстно заботившейся об их позабытом родственнике. Но, возможно, я бужу то, чего давно нет, ведь в исковом заявлении я не нашла бумаг, удостоверяющих всякое родство их с покойным.